РУССКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ЦЕРКОВЬ

МОСКОВСКИЙ ПАТРИАРХАТ

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ЕПАРХИЯ

КНЯЗЬ-ВЛАДИМИРСКИЙ СОБОР

В главномединство,
во второстепенномтерпение,
во всемлюбовь.

Дорогие братия и сестры! Сердечно приветствуем Вас! Добро пожаловать на наш сайт!

Интервью журналу Город

Отца Владимира Сорокина уважают за нестандартность. В бытность свою ректором Духовной академии и семинарии он открыл иконописный класс, боролся за создание церковной больницы, закладывал первый в России тюремный храм и создавал братство душеспасения. Сегодня, когда интеллигенции порой кажется, что православия в нашей жизни стало слишком много, отец Владимир, настоятель Князь-Владимирского собора, профессор богословия согласился вспомнить о недавних временах, когда люди в этом городе заходили в храм, предварительно оглянувшись по сторонам.

— В шестнадцать лет я убежал из дому поступать в Киевскую духовную семинарию.
 Что значит — убежал?
— Это значит тайком. Дома в деревне оставались бабушка, родители, трое братьев и сестер. За мой поступок семье могли обрезать землю по самый порог хаты, что после войны означало бы просто голодную смерть. Так было при Сталине. Поэтому пока учился, к родным я приезжать не мог. А тут Никита Хрущев пришел к власти и пообещал построить коммунизм и показать по телевизору последнего попа. Семинарию в Киеве закрыли, я доучивался в Одессе. Тогда из восьми семинарий в стране закрыли пять.

Протоиерей Владимир Сорокин

После окончания в 1961 году подал документы в Ленинградскую духовную академию. И очень долго не было ответа. Уже август на дворе, а впереди полная неизвестность. Наконец, получаю сообщение, мол, приезжайте. Уже в Ленинграде я узнал, что в середине лета в городе вышел номер тогда комсомольской газеты «Смена» под шапкой «В городе трех революций гнездо контрреволюции». Имелись в виду духовные школы, конечно. Ждали их разгрома, поэтому начальство так долго не давало мне ответа. Правда, первый курс Академии удалось сформировать, а с первым классом семинарии случилась беда. Под определенным давлением властей туда было принято несколько человек, как теперь принято говорить, с неустойчивой психикой. Невеселое было зрелище. Один из них на лекции бросил на профессора литургики стол с книгами… Замысел был простой — эти больные должны были скомпрометировать церковь. Однако вышло наоборот. Через полгода эти семинаристы как неспособные к учению были отчислены. А потом многие подались в диссиденты. И советская власть получила новых обличителей со «статусом». И поделать с ними ничего было нельзя. В это время запретили пускать верующих в храм Академии. Мол, раз это учебное заведение, то в церкви должны быть только учащиеся духовных школ. До смерти не забуду эту картину: люди стоят у дверей, плачут навзрыд, а семинаристы, будущие священники, не пускают их в храм. Это такой ужас… Идет служба и пустая церковь. Не может быть ничего более противоестественного. У тогдашнего митрополита Ленинградского Гурия отобрали его митрополичьи покои в Лавре, он поселился на первом этаже у нас в Академии в двух комнатках. Казалось, все висело на волоске.

— Почему же Академия уцелела?
— О, это целая история. Через некоторое время на нашу кафедру был назначен митрополит Никодим (Ротов). Он был энергичным, мыслящим человеком, осознававшим серьезность угроз Хрущева в полной мере. Как постоянный член Синода митрополит Никодим был председателем отдела внешних церковных сношений, то есть «министром иностранных дел» Патриархии. Наша церковь только вступила тогда во Всемирный совет церквей, и митрополит развил небывалую международную деятельность. Его усилиями в один прекрасный день в Ленинградской семинарии появились семь студентов из Кении.


— Из Кении?

— Да-да, именно из Кении, а потом из Уганды, из Эфиопии. Ведь никаких отношений с Западной Европой у СССР тогда не существовало. Зато в 60-е годы взошла звезда «пылающего континента» — Африки. Тем более, что и сам Хрущев был одержим идеей экспорта революции. Я сам жил в одной комнате с таким семинаристом. Не могу сказать, что это доставляло мне большое удовольствие, но как мог я ему помогал с русским языком. И с тех пор, как по коридорам стали ходить чернокожие семинаристы, закрывать нас стало как-то неудобно. Говоря советским языком — идеологически неверно. Вот такая история, прямо как гуси спасли Рим… Но это, действительно, позволило выиграть время и просуществовать хотя бы до Брежнева.

В тюремной зоне Металлостроя. Так размечалось место под храм.

— О митрополите Никодиме до сих пор по городу ходят легенды. Ведь даже его смерть окутана тайной?
— Как его ученик могу сказать, что он был человеком, рожденным раньше своего времени. Блестящим оратором и полемистом, с которым боялись вступать в спор записные партийные атеисты, прекрасно образованным, ощущавшим необходимость реформ. В сумеречное хрущевское время, когда из двенадцати тысяч храмов было зак рыто пять тысяч (а сколько было взорвано в одном Ленинграде!), он отстаивал каждый приход. До сих пор в Шуваловской церкви зарегистрированы две общины. Это как раз пример борьбы митрополита, потому что была хорошая церковь в Лесном, которую закрывали. И владыка Никодим добился компромисса — сохранил приход, перенеся его регистрацию на новое место. А умер он в Ватикане внезапно во время приема у тогдашнего Папы Римского Иоанна Павла I. Выпил кофе, ему стало нехорошо. Официальная причина смерти — сердце. Правда, и сам тот Папа Римский прожил на свете после избрания чуть более месяца.

— А кто именно в то время претворял в жизнь генеральную линию партии?
— Церковь по Конституции была отделена от государства, но жизнь ее рассматривалась под микроскопом «родной партией и правительством» ежечасно. В Москве существовал совершенно одиозный Совет по делам религий, в каждой епархии он имел своего уполномоченного с широчайшими полномочиями. Именно при Хрущеве в Ленинграде появился уполномоченный Григорий Семенович Жаринов. О прошлом его я мало знаю, хотя мне в силу обстоятельств пришлось с ним тесно общаться чуть ли не тридцать лет. Говорили, что он был военным, может быть, в молодости он носил другие погоны, но человек был убежденный, неглупый, хитрый. Все попытки закрытия Академии — на его совести. Хорошо помню свою первую встречу с ним. Каждый рукоположенный священник был обязан у уполномоченного получать регистрацию, т. е. справку, что данное лицо может вести богослужебную практику. Без этой справки можно было в то время и в тюрьму загреметь. Офис Жаринова был на Салтыкова-Щедрина. И я как вошел в кабинет — сразу увидел у него на большом письменном столе бронзовую фигуру бесенка. И прямо с порога, я, молодой батюшка, говорю: «Я с вами разговаривать не могу, пока между нами будет это существо». Григорий Семенович: «А что это вы тут в позу встаете? Здесь официальное учреждение. Ко мне все батюшки ходят, а вам не нравится». Я отвечаю, что, мол, не знаю, кто к нему и зачем ходит, но как лицо государственное уполномоченный обязан быть нейтральным человеком. А какой же тут нейтралитет, если он беса слушает. И предлагаю, что если фигурку эту он не уберет, то пусть даст время, я принесу крест и Евангелие и тогда сяду с ним за один стол. Он лениво так убрал фигурку в ящик стола. Но по всему чувствовалось, держал там всю жизнь.


— Вас упрекают сейчас в сервилизме?

— Как инспектор Духовной академии я больше десяти лет отвечал за прием и потому общался с уполномоченным очень часто. Общение это было вынужденным и напоминало изощренную многоходовку с обеих сторон. Задача партии была ясна — любыми средствами добиться сокращения числа студентов в семинарии. В первый класс было только тридцать мест, заявлений было в пять раз больше со всего Советского Союза.

Тот кто преследовал и тот кто спасал. Г.С.Жаринов (сидит) и митрополит Никодим (справа)

Наша канцелярия должна была снять копию с каждого прошения о приеме и направить ее уполномоченному. Со стороны это кажется непростительным шагом, ведь понятно, что абитуриента и его близких ждал оглушительный скандал, а подчас и немалые испытания. Но помимо обязательности данной процедуры я со временем, как это ни цинично звучит, оценил ее полезность. Ведь уполномоченный рассылал полученные от нас сведения по месту жительства с требованием немедленно дать развернутую характеристику на дерзкого молодого человека. Поэтому когда я приходил к нему с окончательным списком успешно сдавших экзамены, главным было выудить из Григория Семеновича компромат до того, как произошло зачисление. Потому что ему по первости удавалось меня обвести вокруг пальца. Где уж он выкапывал сведения — не знаю, но сиял от удовольствия, когда ему удавалось выбить из тридцати первокурсников хотя бы несколько человек. То у когото родственники служили у Бендеры, то злостные единоличники и т. д., и т. п. Причем сам он не мог никого вычеркнуть, просто в паспортном столе мне заявляли, что не могут этих и этих прописать в городе-герое. И точка. А внести в список задним числом было уже нельзя никого. Был еще один фактор, против которого я был бессилен — военкомат.


— А разве на студентов Духовной академии и семинарии не распространялась отсрочка от армии?

— Но ведь мы же не были государственными учебными заведениями, и военкомат выдергивал у нас всех призывников. И чтобы хоть как-то возместить потери, я заранее человек десять пристраивал вольнослушателями, дворниками, кем угодно, только бы потом заполнить в аудиториях пустые места. Ведь до абсурда дело доходило.

Студенты-африканцы — выпускники Духовной семинарии.

Помню, парень ко мне пришел на прием. В его городке узнали, что он подал документы в семинарию. Сказали ему — у нас церковь отделена от государства. Раз ты туда идешь — твой поступок можно приравнять к измене Родине. И посадили его на пятнадцать суток. Выпустили, когда уже у нас экзамены закончились. И это семидесятые годы, развитой социализм, разрядка напряженности и Хельсинкское совещание. Дело студента Ленинградского университета (ныне он священник) разбиралось в Москве в ЦК ВЛКСМ. Отец другого ныне здравствующего архимандрита приходил ко мне, кипятился: «Я автор многих грандиозных проектов гидростанций. У нас конец ХХ века, мой сын физик, а вы откуда взялись, гноите молодежь в своем мракобесном углу». Помню, подал документы парнишка из пожарных, так поскольку это военизированные части, ему тоже припаяли измену Родине. Я ходил к уполномоченному его защищать. Прибежал как-то папаша — заведующий столовой, мол, отдайте мне документы сына, я — коммунист, меня через вашу семинарию из партии выгоняют и увольняют с работы. Я ему объясняю, что его сын уже взрослый, имеет паспорт, мы детей не принимаем. Он за дверь, через час раздается звонок от Жаринова: «Как вы можете, священник, нарушать пятую заповедь: „Чти отца своего и мать“?». Вплоть до такого, честное слово.

— Вы ощущали особо пристальное внимание властей к своей персоне?
— Я твердо знал, что наши телефоны прослушиваются. Я знал, что после каждого возвращения из-за рубежа меня на таможне спросят: «Есть ли с собой запрещенная литература?». Это означало, везу ли я с собой Библию. Конечно, везу и прячу ее где-то под одеждой от бдительных людей. К антисоветской литературе вечная книга была причислена, кстати, с «легкой» руки Надежды Константиновны Крупской. Спасибо митрополиту Никодиму, пользуясь своей влиятельностью, он привозил из-за границы к нам в Ленинград Библию чемоданами. Что касается слежки, был у нас такой хороший студент по фамилии Виндефордт. На Западе он был связан, как потом выяснилось, с правозащитными организациями и здесь, в Союзе, записывал на диктофон мнения людей, критически относящихся к советскому строю. Однажды поздно вечером мне звонят из милиции, мол, ваш студент задержан, дает признательные показания. Вам два часа на сборы, сажайте его на «Красную стрелу», куда хотите, но чтобы утром он был в Москве и покинул страну. Обычное дело, подошли к нему в толпе у метро двое, сказали — пройдемте. Значит, следили…


— Как вы относитесь к обвинениям в адрес некоторых священников, которые были связаны со спецслужбами?

— Но ведь если вы жили в то время, то ясно представляете себе, что весь зтот государственный институт уполномоченных на самом деле был абсолютно легальным органом слежки за верующими. А наш Жаринов подчинялся не только идеологическому отделу горкома КПСС, но и КГБ. Зачем нужны были эти долгие беседы один на один при регистрации каждого священника? Беседы при прописке в паспортном столе с каждым студентом семинарии? Использовалась любая возможность для вербовки. Были среди членов церкви осведомители или информаторы КГБ? Да, были, причем и среди священников и среди мирян. Власти очень жадно интересовались, как дела в храмах обстоят, как дела в Академиии. Но что их интеоесовало в первую очередь? Антисоветчики, конечно. Раньше при Хрущеве было велено даже тексты своих проповедей носить для проверки уполномоченному. Я не носил, кто-то носил, перекатывая их из «Журнала Московской Патриархии». Священник — профессия публичная. Поэтому боялись, как бы чего не сказали с амвона. Студенты идеологических факультетов — историки, философы, проходившие практику в Музее истории религии и атеизма, получали задание: ходить по храмам и записывать, чему учат в церкви священники. Мне как-то было заявлено, что по Академии ходит запрещенная книга. Кто донес — не знаю. Ну не обыски же мне у студентов устраивать. Я просто встретил одного в лаврском парке (о подобных вещах в самом здании я не говорил никогда) и сказал: как хочешь, но чтобы книги этой в стенах Академиии больше никогда не было. Накликаешь беду на всех нас. Я хочу сказать, что на мои постоянные контакты с представителем КГБ — нашим уполномоченным тоже можно сейчас косо смотреть. Но не я придумал такую систему взаимоотношений церкви и власти.

В Александро-Невской лавре с президентом США Р.Рейганом и его супругой Н.Рейган.

Уполномоченный, например, всегда считал, что я много на себя беру. Вот представьте, ни один человек, который у нас работал, — ни уборщицы, ни библиотекари — не имел права вступить в профсоюз. А это ведь пенсия, больничный. Я доказывал, что уборщица убирает государственное здание, которое принадлежит церкви только на правах аренды. Почему она не может иметь пенсию? Жаринов мне отвечал, что профсоюзы — школа коммунизма, а мы там в церкви неизвестно что строим. Но я добился, что нашим уборщицам стали оформлять пенсию. Или когда я уже был ректором Духовной академии. У нас учащихся и сотрудников — 300 человек, своя трапезная, надо людей кормить. Хорошо бы прикрепиться к какой-нибудь базе. Ведь в магазин каждый день не набегаешься. Но каждый директор базы- коммунист, он от нас шарахается как от чумных. Надо было идти к уполномоченному, чтобы на нашем ходатайстве он написал: «Не возражаю». Иногда удавалось его обойти, но он всегда узнавал и устраивал разнос. Даже если была куплена без разрешения тонна картошки. Тотальный контроль. Я вам больше скажу, священник не имел права по просьбе родных даже причастить умирающего в доме престарелых без разрешения главного врача. У которого всегда был один ответ: я- коммунист и попа сюда не пущу. А если не дай Бог придет в храм партийный человек и попросит покрестить ребенка, но так, чтобы паспортные данные родителей не записывались в журнал регистрации, то того и гляди не сегодня-завтра нагрянет в собор финансовый инспектор с проверкой факта сокрытия доходов. Вот вам и обвинения батюшки в мошенничестве, мол, десять рублей утаил от государства. Даже не сомневайтесь — это вам привет от уполномоченного.


— Это Жаринов отказал митрополиту Алексию?

— Да, патриарх эту историю не забыл и, судя по его интервью, любит рассказывать ее журналистам. Когда в 1984 году назначили митрополитом Ленинградским и Новгородским Алексия, он при знакомстве с уполномоченным заявил, что хотел бы нанести официальный визит тогдашнему председателю Ленгорисполкома В. Я. Ходыреву. На что уполномоченный Григорий Семенович Жаринов заявил, что такого в Ленинграде никогда не было и не будет. Но надо было знать митрополита, недаром он более пятнадцати лет председательствовал в Конференции европейских церквей, уж что-что, а протокол знал как кадровый дипломат. Конечно, он попал на прием к Ходыреву.

В годы перестройки они были рядом: отец Владимир и митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий.

В конце восьмидесятых, после того как прошло празднование 1000-летия крещения Руси, стало легче. Но Ленинград до последнего оставался оплотом генеральной линии партии. Тогда вышел фильм «Покаяние», как вы помните. Академия сняла кинотеатр «Призыв». Чтобы все учащиеся организованно посмотрели этот по-настоящему духовный фильм. Жаринов встал на дыбы: нельзя семинаристам смотреть такой фильм и все тут. Таким и умер, всеми оставленный и забытый, но в полной уверенности, что перестройка — дело временное.

— А когда вы сами поверили, что начинается новая жизнь?
— Когда однажды вечером мне позвонил митрополит Алексий и предложил стать его доверенным лицом. Он тогда баллотировался в Верховный Совет СССР и шел от Фонда милосердия и здоровья, который возглавлял покойный Святослав Федоров. Мы сформировали здесь предвыборную программу, тогда же родилась идея строить первый в России храм в тюремной зоне под Питером. А вскоре меня вызывают в Москву на общее заседание этого фонда. Заседание проходило в ДК железнодорожников по адресу переулок Безбожников. Вот где история смеется… Я выступил, рассказал о программе. Зал принял очень хорошо. Но потом выступил тот, кто представлял кандидата в депутаты Верховного муфтия Т.Таджудина. И залу тоже очень понравилось. А от религиозных организаций по списку от фонда может пройти только один человек. И вдруг выступает социолог и приводит для сведения собравшихся данные последних исследований. Что в христианской части России огромное множество проблем со стариками, беспризорными детьми, а в мусульманских регионах даже если проблемы есть, но они не носят такого кошмарного характера. И вот тут мое сердце екнуло. Тогда кандидатура митрополита Алексия победила с перевесом в десять-пятнадцать голосов. Но Бог нас проучил за то, что мы пошли против канона. Когда произошел на съезде инцидент с академиком Сахаровым, то половина зала встала в его поддержку, а половина осталась сидеть. Эти кадры кинохроники часто показывают, тогда множество камер было направлено на митрополита. Духовный пастырь, один в зале в белом клобуке. И вот крупно лицо митрополита, по нему пот градом катится, но он продолжает сидеть. Я тогда за него ужасно переживал, боялся, что он заболеет. Зато потом он принял верное решение, и Синод запретил священникам участвовать в политике. Не по канону.

— Говорят, сейчас внутри церкви свой «Мемориал» существует?
— Как политическое движение — нет, а работу по реабилитации жертв репрессий ведет каждая епархия. Я в Петербурге руковожу такой комиссией. По итогам нашей работы издан «Синодик», на церковном языке — поминальный список, в который включены фамилии более двух тысяч священников и простых верующих, которые были расстреляны, замучены за свою веру. Мы сделали, соответственно, сотни запросов во всевозможные архивы, получили копии допросов, приговоров. Это потрясающие человеческие документы, ведь ни те, кто допрашивал, ни те, кого допрашивали, и думать не могли, что когда- то эти записи будут преданы огласке. Один Бог знает, чего стоил этим христианам подвиг непредательства.

— Вы брались за зту работу по личным мотивам?
— Моего деда-священника расстреляли в тридцать третьем — может это быть личным мотивом? Тогда в нашей стране у каждого второго есть причина писать в архивы и составлять скорбные списки.


— Вы участвовали в панихиде по Романовым в Петропавловке. Были члены царской фамилии, Ельцин, а патриарха Алексия- не было…

— У меня было благословение на участие в панихиде митрополита Петербургского и Ладожского Владимира, а я человек послушания. А во-вторых, я искренно верю, что это были останки новомучеников. Конечно, Синод занял мудрую позицию, заявив, что доказательств пока недостаточно. С другой стороны, не понимаю этого грубого материалистического подхода некоторых людей, мол, если мощи — так давайте полное туловище. С каких пор мощи меряют на сантиметры и килограммы? Вот антиминс в церкви. В него в капле смолы вмурована крохотная, микроскопическая частица мощей святых третьего-четвертого веков. И этого хватает, чтобы священник служил литургию! Потом есть законы физики. Точно известно место в лесу, где эти тела были растворены. Я уверен, что вместе с этими останками хоть микроэлементы новомучеников, но сохранились. Ничто в природе не исчезает бесследно. Поэтому во время панихиды мне очень хотелось назвать имена, но произнес как было сказано: «Их же имена Ты Сам, Господи, веси». То есть, знаешь. Вообще, мне очень понравилось как достойно, по-православному держались потомки Романовых, как верно и искренно говорил президент Ельцин. Конечно, жаль, что патриарх не приехал. Уж точно в соборе Петра и Павла теперь служилась бы служба. Ведь это самый вопиющий пример «советского образа жизни» в самом сердце Петербурга. За что мы так наказали наших царей? Ведь они были верующие люди, завещали похоронить себя не в мавзолеях, не в пантеонах, а в храме. Это же, в конце концов, главы нашей страны. И мы из их вечного упокоения сделали музейную выставку. Бедные они бедные.

Марина ГОНЧАРЕНКО, фото из личного архива протоиерея ВЛАДИМИРА СОРОКИНА (журнал «Город» N 31, 2 декабря 2002 г)

Новости

8.10.2024

После богослужений в храме прп. Макария состоялась встреча со студентами

Настоятель Князь-Владимирского собора протоиерей Владимир Сорокин совершил богослужения в храме прп. Макария Египетского в Горном университете

прочитать новость

5.10.2024

Расписание богослужений на 7 — 13 октября

Расписание богослужений в Князь-Владимирском соборе на 7 — 13 октября

прочитать новость

5.10.2024

Обзор новостей религиозной жизни. Сентябрь

Новости религиозной жизни. Обзор СМИ. Сентябрь

прочитать новость

2.10.2024

Вознесена молитва о директорах, преподавателях и выпускниках Горного университета

Настоятель Князь-Владимирского собора протоиерей Владимир Сорокин совершил богослужения в храме прп. Макария Египетского в Горном университете

прочитать новость

28.09.2024

Расписание богослужений на 30 сентября — 6 октября

Расписание богослужений в Князь-Владимирском соборе на 30 сентября — 6 октября

прочитать новость